ГОРБЫЛЕВА МАРИЯ
Личность Наполеона в романе "Война и мир"

Наполеон Бонапарт - один из величайших героев мировой истории. Человек, совершивший головокружительную карьеру от поручика до императора, не француз по происхождению на престоле Франции, человек, которого боялись все без исключения правители европейских государств, безусловно, заслуживает то, чтобы называться героем.

Образ Наполеона занимает, в романе большое место, и не по объему уделенного ему текста, а по своему значению в идейно-художественном содержании романа. Понимание его важно для восприятия всего романа в целом и отдельных персонажей, соотнесенных с ним идейно и психологически: Андрея Болконского, Кутузова, Пьера Безухова. При обстоятельном рассмотрении образа Наполеона понятнее и убедительнее становятся важнейшие философские положения Толстого.

На Толстого исторически выпала задача окончательно разрушить культ личности Наполеона, питавшийся нелепыми представлениями о его победах, которыми французская армия якобы обязана единственно только его гениальности. Поклонникам его не приходило в голову, что нельзя исторические деяния объяснять одними только способностями и качествами выдающихся деятелей, которые их совершают. От них ускользал закон общественно-исторической необходимости и обусловленности любого большого дела.

Как правильно заметила Т. Мотылева, “именно Толстой впервые в мировой литературе развеял “наполеоновскую легенду”, разрушил авторитет императора-завоевателя, поддерживавшийся на протяжении десятилетий многими большими художниками слова”.

Но в русской литературе у Толстого были предшественники, подготовившие его мнение о Наполеоне, в первую очередь А. С. Пушкин. В ряде стихов он дает глубоко проникновенную характеристику герою своего времени, обличая в нем самодержавного властителя, холодного кровопийцу и хищника. Но вместе с тем он еще называл полководца “великаном”, “великим человеком”, находя у него “дивный ум”. Свою концепцию, как и привычный образ мыслей многих своих современников, он гениально выразил в словах, обращенных к почившему властелину:

Великолепная могила!
Над урной, где твой прах лежит,
Народов ненависть почила
И луч бессмертия лежит.

Толстой более непримирим и беспощаден в развенчании Наполеона. Для него французский полководец перестает быть великим человеком. Но его мнению, в этот ранг он возведен незаслуженно. Более решительная критика Наполеона у Толстого объяснялась и осуждением им войны, а вместе с ней и всех завоевателей, и уровнем социального мышления писателя, задумавшегося над движущими силами истории и над ролью выдающихся личностей.

Роман “Война и мир” поколебал традиционные представления о Наполеоне и, естественно, должен был вызвать возражения со стороны критиков, слишком веривших в силу личных качеств полководца и боготворивших его. В особенности не прощали Толстому разрушения их кумира некоторые литераторы и публицисты старой Польши, где долгое время принято было считать Наполеона, когда-то посулившего полякам восстановить единство и независимость их страны, другом польского народа. В их высказываниях о романе “Война и мир” критические замечания чаще всего касаются образа Наполеона, в котором они видят искажение реального лица. Осуждает Толстого за тенденциозность в изображении Наполеона

Януш Ямонтт; усматривает в этом же образе карикатурные штрихи и выражает недовольство ими А. Брюкнер; по мнению Лео Бельмонта, Толстой чрезмерно преувеличил театральную и фразерскую сторону Наполеона. Несогласие с Толстым по поводу Наполеона высказывает немецкий критик Леттенбауэр, также видя в герое “Войны и мира” отступления от исторического лица. В подтверждение правильности своих возражений он ссылается на мнение русских критиков - современников Толстого: К. Леонтьева, Д. Мережковского, ссылается на мнение А. Чехова.

Однако опыт Толстого не прошел бесследно для мировой художественной литературы, заставив передовых писателей по-иному взглянуть на вещи. Начинал развенчиваться миф, связанный с именем Наполеона. В произведениях писателей-демократов его ниспровержение принимает радикальный характер. В них, наряду с осуждением бесчеловечности завоевателя, ставится под сомнение сама его полководческая слава. Писатели начинают трезво объяснять причины его головокружительных успехов на театре военных действий в Италии, Африке и во всей Западной Европе.

В той же польской литературе писатель критического реализма XX века Стефан Жеромский в своем романе “Пепел” разрушает сложившиеся представления о нем как о непобедимом полководце. Его гениальные способности не помогли, например, когда французская армия столкнулась с трудностями в испанской войне и терпела поражения. Жеромский убеждает нас, что завоевания Наполеона достигались страшной ценой кровопролитии и самоотверженных усилий солдат и офицеров. Роман “Пепел” заставляет задуматься над тем, можно ли успехи наполеоновского войска объяснять одной только гениальностью полководца. За преступления, совершенные перед своим народом и человечеством, осуждал Наполеона и Анатоль Франс.

В советском литературоведении относительно образа Наполеона в романе “Война и мир” сложились два противоположных мнения. Одни безоговорочно считают его правдивым, другие больше говорят о принижении в нем Наполеона как полководца. В числе первых можно назвать Н. Н. Гусева, Е. И. Купреянову, М. Б. Храпченко; точку зрения несогласных наиболее убежденно высказывают И. И. Нусинов, А. А. Сабуров. Может быть, несогласных с Толстым было бы больше, если бы те, кто считает образ правдивым, не обходили вопроса о том, как у Толстого изображено полководческое искусство Наполеона. Но этого не упускает из виду только Т. Мотылева; другие же анализируют у Толстого критику духовного мира героя. Обратимся к доводам тех и других.

Отдав должное познавательной значимости романа в целом, И. И. Нусинов пишет: “Все же портрет Наполеона, созданный Толстым, не может быть признан ни одним марксистом-историком объективным изображением знаменитого полководца. В этом портрете, конечно, много изумительных догадок, с исключительным блеском освещающих отдельные стороны личности Наполеона. Но в целом это портрет, искажающий и снижающий образ Наполеона. Если сравнить портрет Наполеона, данный академиком Тарле в его популярной книге “Наполеон”, то все преимущества в смысле объективности и исторической полноты портрета будут на стороне талантливого историка, а не гениального художника”.

Бесспорным здесь является то, что Е. Тарле почти сто лет спустя после работы Толстого над образом Наполеона, в XX веке, с марксистских позиций дал более точную, более научную и более конкретную характеристику полководцу, ставшему императором. Историк теперь мог увидеть в Наполеоне самое главное - его социальную природу, его служение крупной французской буржуазии, чего не мог еще знать в свое время Толстой. Но вместе с тем противопоставление Е. Тарле Л. Толстому опрометчиво. Как раз Е. Тарле во многом следовал за Толстым в освещении событий 1812 года. У них находим полное сходство в фактах и обширную аналогичность оценок многих фактов, что свидетельствует об исторической достоверности романа.

Сам Тарле нигде не говорит о своем несогласии с Толстым, хотя и пишет о 1812 годе и о Наполеоне с явным учетом художественных сцен эпопеи. Он, например, высоко оценивает в романе сцену встречи Балашова с Наполеоном, называя ее “знаменитой и высокохудожественной”. Но Тарле как историк, если иметь в виду описание им кампании 1812 года, пишет больше о дипломатической деятельности Наполеона, о подготовке похода, о движении войск, менее занимаясь морально-психологическим и нравственным обликом полководца, его общественным лицом, идеалами, миром чувств и переживаний, в чем как раз и проявились изъяны его личности, поэтому развенчание Наполеона у Тарле, конечно, менее заметно, чем в романе “Война и мир”.

А. А. Сабуров снижение образа Наполеона в романе “Война и мир” считает необходимым и оправданным, но противоречащим истории. Соглашаясь с психологическим типом героя, очерченным в романе, и принимая критику его нравственных качеств, Сабуров упрекает писателя в несправедливом отрицании исторического значения Наполеона и его одаренности как полководца и государственного деятеля. Примечательным и важным у А. А. Сабурова (является различение в образе Наполеона нравственно-этической стороны героя и его военно-государственной практики, которые, как ему кажется, надо оценивать по-разному. Но в целом он говорит о Наполеоне, стараясь реабилитировать его от толстовской критики, не оценив должным образом критического содержания образа, тогда как именно в разоблачении завоевателя проявилась огромная заслуга писателя перед исторической правдой, перед мировым общественным мнением, перед человечеством.

Кое-где в романе можно, конечно, почувствовать игнорирование личной распорядительности талантливого полководца, его сметливости, умения быстро находить правильные решения. Как мы уже говорили в предыдущей главе, следовало бы отдать Наполеону должное за его быструю ориентировку под Валуевым, когда он немедля отдал приказание о переходе войск через Колочу, чтобы ударить по левому флангу русских. Читатель больше бы доверял картине Бородинской битвы, если бы Наполеон выглядел и перед ее началом, и когда она происходила более деятельным.

Но, во-первых, эти недочеты автора - издержка его философской полемики и творческой манеры, рассчитанной на развенчание непомерно возвеличенного Наполеона, а во-вторых, не по ним надо судить о правдивости и значении созданного образа. Видимо, такими соображениями руководствовались наши исследователи Н. Н. Гусев, Е. И. Купреянова, Т. Л. Мотылева, М. Б. Храпченко, сосредоточив все свое внимание на верности толстовской критики, какой был подвергнут прославленный полководец. Правдивость изображения Наполеона в романе “Война и мир” не вызывала никакого сомнения у Н. Н. Гусева. “Впервые во всей мировой художественной литературе,- читаем мы у него,- Наполеон был представлен реально, таким, каким он действительно был в жизни. Образ Наполеона, нарисованный Толстым, не является плодом вымысла автора. Рисуя Наполеона таким, каким он представлен в “Войне и мире”, Толстой основывался на многочисленных исторических материалах”.

Борьба с культом Наполеона, духом которой проникнут роман “Война и мир”, не должна нам казаться чем-то авторски субъективным; она охватывала определенный круг умов и имен и имела свое историческое оправдание. На ее необходимость указывал Карл Маркс. В предисловии ко второму изданию “Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта” (1869) он писал: “Полковник Шаррас открыл атаку на наполеоновский культ в своем сочинении о походе 1815 г. С тех пор, особенно в последние годы, французская литература при помощи оружия исторического исследования, критики, сатиры и шутки навсегда покончила с наполеоновской легендой. За пределами Франции этот резкий разрыв с традиционной народной верой, эта колоссальная революция в умах обратила на себя мало внимания и еще меньше была понята”.

Как мы уже говорили, ревнители славы Наполеона недовольны романом потому, что в нем якобы не получило никакого признания полководческое искусство их “бога войны”. Нам кажется, что такое впечатление не совсем точно и создается в результате незнания философии автора или нежелания понять ее. Отрицание преувеличенного значения полководческого гения в войне у него не касается личных способностей Наполеона. В этом можно убедиться, если различать, когда Толстой раскрывает личность Наполеона, а когда занят обоснованием своих философских положений. Философский трактат, включенный в описание боевых действий 1812 года, призывал утвердить его идею о малом значении военных гениев и огромном - боевого духа войск. “Понятно,- пишет автор,- что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они-власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали! или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен”.

На Бородинском поле Наполеон показан иллюстрацией этой идеи, как предмет философских, с разоблачительными намерениями, суждений автора.

Когда же автор “Войны и мира” оставляет философскую полемику и нарочитую парадоксальность своего мышления, его Наполеон начинает казаться умным и деятельным военачальником с присущим ему талантом ведения войны. Следовательно, о нем судить надо не по одним только философски заостренным парадоксам, а на основе всей художественной ткани романа. Напомним все те эпизоды и высказывания, содержащиеся в романе, где его полководческий опыт и умение показаны как само собой разумеющиеся. О его деловитости говорят французские солдаты. “О, как он сам возьмется, дело-закипит. Теперь походим! Ей богу! Вот он! Ура, император!”.

В продолжение всей Аустерлицкой кампании Наполеон показан в своих воинских успехах полководцем, прекрасно разбирающимся в боевой обстановке. Он быстро понял хитрость Кутузова, предложившего перемирие под Голлабруном, и досадную ошибку Мюрата, согласившегося начать переговоры о мире. Перед Аустерлицем Наполеон тонко перехитрил русского парламентера Долгорукова, внушив ему ложную мысль о своей боязни генерального сражения, чтобы усыпить бдительность ставки русского царя и как можно ближе подвести к противнику свои войска, что потом обеспечило ему выигрыш сражения.

При описании переправы французов через Неман Толстой считает нужным упомянуть, что овации надоедали Наполеону, когда он предавался военным заботам. Даже в картине Бородинского сражения, которая призвана проиллюстрировать философский тезис Толстого о невозможности для главнокомандующего поспевать со своими приказами за быстро меняющейся обстановкой в ходе сражения. Наполеону Толстого обнаруживает знание тонкостей боевой обстановки. Он принимает во внимание неукрепленность левого крыла позиции русских, самого уязвимого места их обороны, по мысли Толстого. После просьбы Мюрата о подкреплении Наполеон подумал: “Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских”.

Толстой принимает во внимание многолетний опыт полководца и при описании Бородинской битвы дважды говорит об этом. Опыт помог Наполеону понять трудность и результаты Бородинской битвы. “Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение 8-ми часов, после всех употребленных усилий, не выигранное атакующим сражение”. В другом месте автор снова говорит о военной эрудиции полководца, который “с большим тактом и опытом войны спокойно и радостно исполнял свою роль кажущегося начальствования”. Кажущимся он называет начальствование, исходя из своих представлений о роли главнокомандующего в бою, о чем мы уже говорили.

В романе говорится о разнообразии военно-тактических приемов, примененных Наполеоном на Бородинском поле: были испробованы “все те прежние приемы, бывало увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии железных людей”. Сам Наполеон, как пишет Толстой, “был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде”. Но его искусство не приносило успеха. Победа была выше его возможностей. Решал дело непоколебимый боевой дух его противника. Конечно, все эти моменты писатель показывал не для похвалы Наполеона, и они остаются, по крайней мере для исследователей Толстого, менее значительными, чем авторская критика героя, но и с ними надо считаться, так как они убеждают, что в романе ставилась под сомнение не одаренность личности, а преувеличенная ее роль в событиях.

'Толстой считал Наполеона человеком способным по своим природным дарованиям. В черновикax pомана он дает такое определение его личности: “Яркие умственные способности, затемненные безумием самообожания”. В окончательный текст романа эти слова не вошли неслучайно. Из них развилась определенная концепция образа, поглотившая их. В окончательном тексте романа в жизни и деятельности Наполеона различается прошлое и настоящее: раньше герой бы л не таким, каким стал позже. Первооснова понятий Толстого о Наполеоне выразилась в интереснейшем отзыве Пьера Безухова:

“Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом - император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги”.

Эти мысли пришли Пьеру в момент его высшего духовного прозрения, когда он серьезно задумывается над противоречиями жизни, н с ними нельзя не считаться. Их разделяет сам автор. В романе захвачен тот фазис жизни Наполеона, когда он, по понятиям автора, стал комедиантом и, следовательно, заслуживал развенчания и осуждения без надобности говорить о его способностях. Правда, в публицистических разделах “Войны и мира” Толстой касается периода возвышения Наполеона, его полководческой и государственной карьеры в годы французской революции. Там дается что-то вроде биографии Наполеона Бонапарта. Некоторые критики упрекали Толстого в том, что, говоря о скачке из капралов в императоры, он не принимает во внимание способностей Наполеона, которые было принято считать необыкновенными. Так был понят Толстой критиком Ахшарумовым. Он не разобрался в философии Толстого и понял ее превратно. Мы бы не стали уделять особого внимания столь давнему выступлению критика, но оно характерно для тех случаев, когда критикуют великого писателя, не составив себе ясного представления о его философской концепции. Читая соответствующее место романа о том, как складывалась судьба Наполеона в годы революции, Ахшарумов думает, что счастливый удел героя Толстой объясняет случайностями. “Он забывает,- пишет Н. Ахшарумов,-что ряд счастливых случайностей сам по себе есть не более как ряд чистых нулей, которым только одно умение ими воспользоваться может придать какую-нибудь реальную связь и цену”.

Действительно, в беглом жизнеописании Наполеона, какое дается в эпилоге “Воины и мира”, говорится о “бесчисленном количестве так называемых случайностей”, сопутствующих ему везде. Но слова “так называемые” говорят сами за себя. Они, оказывается, выражают мнение, с которым Толстой полемизирует, и многократно повторяются у него в ироническом смысле. Нагнетая слово__“случайность”, Толстой потешается н ад мнением, с которым нe может согласится.

“Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характер Павла I, признающего его власть... Случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки герцога Энгиенского” и т. д. На протяжении почти целой страницы Толстой здесь ведет полемику с историками и философами, которые любили объяснять исторические подвиги ходячим выражением “случай сделал положение; гений воспользовался им”. Толстому кажется, что такое объяснение не доводит дела до конца, “Слова случай и гений,- пишет он,- не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое-то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений” (12, 238). По соображениям самого Толстого, личности делаются историческими не благодаря случайностям, а в силу общественной необходимости. В необходимости есть свой смысл; в случайности - никакого. Наполеон оказывался на вершинах своего восхождения не в силу случайностей, а по закону обусловленности. Исторический герой “нужен для того места, которое ожидает его” (12, 242). Тут-то и восторжествовал закон общественной необходимости, доказываемый Толстым. По его мысли, Наполеон оказывается на уготованном ему историей месте не столько в силу своих способностей, сколько из-за характера их, как и характера своей личности вообще даже с отрицательными ее свойствами. По отношению к Наполеону такое объяснение удач на государственном поприще очень убедительно. “Он один,- пишет Толстой,- с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи,-он один может оправдать то, что имеет совершиться” (12, 242). Эти слова очень многозначительны. По существу в них говорится о том, что Наполеон как личность отвечал буржуазным интересам французской республики периода директории, хотя сам Толстой их буржуазности, конечно, не осознает. Ему было еще непонятно, что именно буржуазия прежде всего идеализировала Наполеона, потому что такой завоеватель нужен был для экономической экспансии, и в особенности для реализации колонизаторских вожделений. Толстой в условиях своего времени еще не мог понимать всей социальной природы своего героя. однако вероломство и наглость, хищничество и оголтелый индивидуализм, делавшие Наполеона типичным героем буржуазной среды, писатель временами улавливает- “он имеет право, так как он имеет силу”-и, как мы видели, объясняет ими его успех в политической жизни Франции, а не случайностями, как понимал объяснения Толстого Н. Ахшарумов.

Ценя способности Наполеона в какой-то мере, Толстой, однако, должен был найти объяснить причины его поражения в 1812 году. Ведь прежде не Толстой, а сама жизнь сбросила с пьедестала полководца, потерпевшего катастрофу в войне с Россией, и писателю ничего не оставалось, как показать и объяснить его банкротство и развеять созданную о нем легенду вечного победителя. Другого подхода к его оценке в романе о 1812 годе быть не могло: за поражение не возвеличивают. Конечно, главной причиной его неудачи была сила и неодолимость противника, но были, по мысли Толстого, просчеты и самого Наполеона. Писатель глубок, когда указывает на изъяны в полководческой школе Наполеона, понимавшего войну как игру, как движение фигур на шахматной доске, без придания должного значения важным факторам: боевому духу войск противника, народным средствам борьбы против захватчиков, дезорганизации снабжения, действиям партизан и т. д., что как раз и загубило французскую армию в России.

Сравнение Наполеона с фехтовальщиком, увидевшим вместо шпаги противника поднятую над собой дубину, наилучшим образом характеризует попавшего впросак баловня побед, одержанных им в войнах другого характера. Этим сравнением Толстой высказал многое. Теперь общепризнанно, что Наполеон терпел поражения в войнах общенационального характера (в Испании, России), в которых особенно отрицательно сказывалась социальная ограниченность его личности. Как замечает Анна Зегерс: “Наполеон, ослепленный культом собственной личности жаждал славы и власти, никогда не понимал значения и силы масс”.

Показав Наполеона неудачником в русской кампании и, прямо скажем, развенчав его, Толстой должен был объясниться по поводу успехов, какие полководец имел в предыдущих войнах. Ответ, выявляемый из разбросанных в романе высказываний и намеков, представляет большой интерес. В нем сказалась сильная сторона философских воззрений Толстого на роль личности в истории. На секреты воинских удач Наполеона проливают свет слова, сказанные Болконским-отцом: “Бонапарт в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор, как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них славу сделал” (10, 126). Ни Толстой, ни его герой Николай Болконский, конечно, не могли исторически объяснить, почему солдаты у Наполеона были прекрасными, но в историческом факте не ошибались. Действительно, солдаты республиканской

Франции отличались сильным моральным духом и высокой боеспособностью.

Наполеон в своих походах воспользовался регулярной армией, созданной на основе всеобщей повинности. На первых порах в его армии, несмотря на то, что сам он диктаторски расправился с завоеваниями революции, жил дух революционного патриотизма. Наполеон подавил политические свободы, но экономические завоевания революции были сохранены, а они ощущались буржуазными и мелкобуржуазными прослойками как благо и влияли, конечно, на моральное состояние армии. Известную роль тут играло и то, что в буржуазных кругах Наполеон рекламировался как наследник революции. Это мнение удерживалось в течение всего XIX века. Пьер приводит его слова, сказанные во время заговора Жоржа: “Революция - это я”'; французский историк Сорель цитирует слова императора, похвалявшегося своим революционным родословием: “Я - солдат. Меня родила революция, я вышел из недр народа. Я не потерплю, чтобы они оскорбляли меня как какого-нибудь короля”. Толстой имел основание сказать, что и любовь и привычка французского императора к войне совпали “с расположением его народа” (11, 7). В самом деле, успехи французских войск, владычество Наполеона над другими народами заставляли французов забывать на время утрату внутренних политических свобод, отнятых Наполеоном, и вскружили им головы идеалом славы и величия. Стал создаваться культ личности Наполеона. Как писал А. С. Пушкин:

И Франция, добыча славы,
Плененный устремила взор
На свой блистательный позор.

В словах Николая Болконского о слабости противников Наполеона, на которых он сделал себе славу, тоже есть доля правды. Наполеон воевал с феодальными государствами, изжившими себя исторически и не способными противостоять ему.

Словом, Толстой не отрицает в Наполеоне знания “ремесла войны” (по едкому замечанию писателя, “он так хорошо убивал негров”); он возражает только против фетишизации его полководческих способностей, доказывая, что ратные успехи достигались им не одной только силой своего ума, но и благодаря другим факторам. В заключение скажем, что военные знания Наполеона мало интересовали Толстого-философа, отводившего личностям в истории незначительную роль даже независимо от их индивидуальных качеств, и уже в силу этого полководческие навыки Наполеона он не ставил специально под сомнение.

Чтобы уяснить, с каких сторон Наполеон был подвергнут критике и даже осмеянию в романе “Война и мир”, следует вспомнить, что_ в его жизни Толстой различает прошлое и настоящее. Его истинное величие было уже позади. Когда он был просто человеком, оставался самим собой, в нем были признаки сильной личности. В записи Толстого, сделанной в дневнике 19 марта 1865 года, говорится о Наполеоне: “Еще человек первое время и сильный своей односторонностью - потом нерешителен - чтобы было! а как? Вы простые люди, а я вижу в небесах мою звезду” (48, 60-61).

В своих прямых высказываниях Толстой различает Наполеона-человека, ещё не испорченного высоким положением, какое он займет потом, и всемирно извёстного полководца, консула, императора.

Андрей Болконский хотя и не оговаривает прошлого и настоящего в поведении Наполеона, как делает это Толстой, но тоже лучшие поступки старается найти у Наполеона-человека, а не государственного деятеля. Именно этой мыслью он подвел итог спору Пьера Безухова с виконтом в салоне Анны Павловны Шерер: “... надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.

- Да, да, разумеется,- подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.

- Нельзя не сознаться,- продолжал князь Андрей,- Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но ...но есть другие поступки, которые трудно оправдать” (9,26).

Предметом своей критики Толстой делает Наполеона, уже облеченного безграничной властью, увенчанного лаврами побед, избалованного почестями и раболепием приближенных и подданных, т. е. берет его в том фазисе жизни, когда человек в нем уже пропадал, и он стал, по словам автора, комедиантом. Называя его таким образом, писатель больше всего имел в виду его постоянное стремление казаться великим. Оно противоречило философии Толстого о несостоятельности “делателей истории”, и потому он должен был показать самообман исторической личности, переоценивавшей свое значение. В образе Наполеона ярче всего выделены автором его самообожествление и откровенное желание славы. До Бородинской битвы он показан в атмосфере прославления его всеми, над кем он стоял.

Во всех сценах, показывающих движение Наполеона на восток, ему сопутствует “императорское “ура”. 0но используется Толстым как лейтмотив в создании образа превознесенного до небес полководца. Впервые Наполеон появляется в романе на Праценских высотах во время Аустерлицкого сражения. Но перед тем как его показать, автор заставляет читателя сначала услышать “императорское “ура”, раздававшееся в стане французов в канун битвы. Оно разбудило задремавшего ночью во фланкерской цепи Николая Ростова. “Крики и огни в неприятельской армии происходили от того, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками “vive l'Empereur” бежали за ним” (9, 329). Затем Наполеона мы видим в Тильзите, при заключении мира с русскими. При встрече двух императоров русские кричали “ура”; французы “Vive L'empereur”. Приветствие французов было персонифицировано, содержало чествование личности их императора. В плоть до начала Бородинской битвы Наполеон у Толстого все время выступает в сопровождении бурных оваций. Толстой показывает их с определенной идеей. Они вскружили Наполеону голову и толкали ослепленного славой полководца на новые завоевания. Писатель дважды говорит об одурманивавших его почестях в Дрездене. Сначала упоминает их в числе причин начавшейся большой войны, а потом особо останавливается на дрезденском чествовании императора, как на исходном моменте его похода на Россию. Оттуда он с триумфом ехал “по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи люден с трепетом и восторгом встречали его” (11, 8).

Затем раздается “императорское “ура” на Немане при переходе французскими войсками русской границы. “Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: “Vive 1'Empereur” (11,9). Его приветствуют польские уланы, с безумием самозабвения кинувшиеся ради него в холодную воду Вилии и тонувшие в ней. И так всюду: где Наполеон, там “ура”. Оно раздается около палатки императора, когда перед ней был выставлен портрет его сына во время стоянки у Валуева.

Толстой намеренно нагнетает атмосферу раболепия, созданную вокруг Наполеона, давая читателям почувствовать культ его личности. Его “императорское ура”, оказывается, нужно было Толстому еще и для того, чтобы потом сказать, чем начинался поход и чем кончился. Повествуя о завершающем этапе войны, он начинает открыто иронизировать над превознесением императора. По мысли Толстого, “императорскому “ура” суждено было сыграть конфузную роль под Малоярославцем,. Когда Наполеон, притворяясь, что хочет осмотреть войска и ободрить их своим присутствием, ехал по середине линии расположения войск, его чуть-чуть не схватили казаки. Мнимая церемония смотра едва не повернулась его пленом. Она послужила толчком к бегству из, России. Так надо понимать слова Толстого: “И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов, le Hourra de 1'Empereur” (12, 114-115).

Толстой показал и как боготворили Наполеона, и как он сам все время желал казаться великим человеком. Процесс создания культа его личности таким образом двусторонний. Даже преувеличивая, автор романа не погрешил против истины, проследив в своем герое тщеславные побуждения. Наполеон у него чувствуете себя на высоком пьедестале и пользуется любым случаем, чтобы напомнить об этом другим. Все жесты его рассчитаны на то, чтобы вызвать к себе особое внимание. Сигнал для начала Аустерлицкой битвы он подает перчаткой, снятой с руки. В Тильзите перед почетным караулом он разрывает, снимая с руки перчатку, и бросает ее на землю, зная, что это будет замечено, как и случилось на самом деле. Адъютант, находившийся сзади, торопливо бросившись вперед, поднял ее.

Словом Толстой показывает, как Наполеон разыгрывает роль великого человека. Это еще один из творческих приемов писателя. Его герой все время чувствует себя в амплуа избранника истории. Он делает жесты и изрекает слова, думая, что они будут записаны навечно. Он всюду хочет видеть знаки почитания его особы, подчиняя этому весь порядок своей повседневной жизни. Слуги, как при дворе Бурбонов, стараются предупредить каждое его желание. А ему, в свою очередь, по меткому замечанию Н. Ахшарумова, свойственна была “потребность в лакейский угодливости со стороны самых близких людей”.

Толстой на это обращает особенное внимание. Сцены, запечатлевающие готовность слуг предупредить любое его желание, повторяются в романе то и дело, и все в одном и том же духе. На берегу Вилии стоило Наполеону сесть на бревно, как “по бессловесному знаку” ему была подана труба и “счастливый” паж подскочил, чтобы подставить под нее свою спину. Во время беседы с русским посланником Балашевым Наполеон топнул два раза ногой, и появились два камердинера. Один подал шляпу и перчатки, другой - носовой платок. Тот же автоматизм угождений повторяется в палатке императора под Валуевым. Наполеон повел в сторону взглядом-подают золотую табакерку; ему захотелось сесть - под него подскочил стул. Камердинеры, растиравшие ему тело, старались показать, что они это делают наилучшим образом, с пониманием важности и знанием дела.

Толстой отбирает из исторической литературы такие моменты и детали, которые показывают в Наполеоне. откровенное желание славы. Не мог скрыть он своей слабости, например, в разговоре с Лаврушкой. Эпизод заимствован в своей первооснове у историка Тьера. Тщеславный Наполеон хочет видеть, какое впечатление он произведет на русского казака (так отрекомендовал себя Лаврушка), когда тот узнает, что перед ним “сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя” (11, 134). В беседе с Боссе под Валуевым Наполеон интересуется, что о нем думают в Париже. На Поклонной горе, предвкушая пленение Москвы, он тешит себя мыслью, что новое завоевание должно поднять его в глазах своих воинов. “В каком свете представляюсь я им!”-думал он о новой ступени своей славы. И наконец, в самом себе он ищет признаки своего высокого предназначения. В романе приведены его слова: "Дрожание моей левой икры есть великий признак”.

Автор романа великолепно доносит до читателя самочувствие исторического деятеля, необычайно возгордившегося и привыкшего думать, что все должны перед ним преклоняться. Теряя чувство меры, он выступает в роли повелителя даже тогда, 'когда перед ним оказываются государственные люди не закабаленных им стран. При всех встречах с русскими посланниками и парламентерами он, как оттеняет Толстой, пытался заставить их говорить с ним как со своим повелителем или владыкой. При встрече с Марковым намеренно роняет платок, надеясь, что собеседник поднимет его из желания почтить великого человека. Ответными действиями русский посол умно дал понять бестактность выходки безгранично самовлюбленного Наполеона: он сам намеренно уронил платок и его поднял, показав, как надо поступать в таких случаях, щадя достоинство другого человека. А в беседе с графом Балашовым Наполеон вел себя как царь царей, обращаясь к нему “не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему (Наполеону) и должен радоваться унижению своего бывшего господина”.

На послебородинском этапе войны Наполеон впадает в тон великодушия, обещая при вступлении в Москву написать на "древних памятниках варварства и деспотизма слова справедливости и цивилизации”, а будучи в Москве начинает заниматься благотворительностью. Но уже зная героя, мы чувствуем показной характер его добрых намерений. И это он собирается делать ради своего престижа, и тут оставаясь самим собой. Его с головой выдают слова: “Я должен быть великодушен и истинно велик” (11, 327). Великодушие и величие у него стоят рядом. Благонамеренность деклараций, провозглашенных Наполеоном на острове св. Елены, Толстой справедливо ставит под сомнение: “И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собою жалкую комедию, интригует и лжет, оправдывая свои деянья, когда оправдание это уже не нужно” (12, 245). А. С. Пушкин, тоже знавший Наполеона по историческим сведениям и документам, в свое время придавал значение его высказываниям на острове св. Елены. Поэт отозвался на них в известном стихотворении “Наполеон”:

И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.

В те годы речи Наполеона о своих благонамеренных целях воспринимались Пушкиным как раскаяние поверженного тирана и бывшего злодея на троне. В глазах у Толстого мрак ссылки не изменил нрава Наполеона. Он и там оставался таким же, каким был прежде. В записках изгнанника Толстой нашел такое, что обличало в их авторе не изменившегося бездушного завоевателя. “Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев” (11, 263).

Великолепно показав, как проявлялись у Наполеона замашки “великого человека”. Толстой в то же время дает им оценку публицистическим вмешательством в художественную ткань романа. В своих прямых высказываниях он устанавливает тип полководца-завоевателя и рассматривает его со всех сторон: где и когда он сложился в Наполеоне, как повлиял на него самого, на его солдат, на королей завоеванных им государств, а главное, каков этот тип в свете нравственной его оценки. В связи с Наполеоном у Толстого поднимается вопрос, можно ли вообще величие и славу принимать за жизненный идеал человека? И дается, конечно, отрицательный ответ.

В своем пересказе биографии Наполеона Толстой дает ему характеристику как человеку без убеждении, но с идеалом. Здесь одно другого не исключает. Действительно, у Наполеона не было во взглядах социального учения или, по словам А. И. Герцена, “системы”, но им всецело владела манящая .цель славы,, что Толстой как раз и имеет в виду под его идеалом. В самом деле, не только в романе Толстого, но и в жизни слава - предмет всех его помыслов и восторгов. Это слово не сходит у него с языка.

Он сулит ее всем, кого хочет видеть участником своих дел и завоеваний. Ее он обещал французским дворянам, когда предлагал им служить ему. Толстой приводит слова Наполеона, имевшие хождение в Париже и в большом свете Петербурга: “Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой...” (9, 23). Он постоянно обольщает славой своих солдат. Вот слова из его приказа, продиктованного перед Бородинским сражением и обращенного к солдатам: “Пусть позднейшее потомство с гордостью вспоминает о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою” (11, 216).

Сам Наполеон был убежден в правомерности своего идеала. Для него война - путь возвышения его самого, его солдат, его страны. Примером для него являются жизнь и подвиги обессмертивших свои имена Александра Македонского и Юлия Цезаря. Мысль о Македонском, например, оказалась сильнее здравых стратегических и дипломатических соображений, когда Наполеон принимал решения о переходе через Неман. Приказ был отдан неожиданно, так как он вдруг вспомнил, что Македонский тоже ходил в скифские степи, перед которыми теперь стоял он сам, Наполеон.

В общечеловеческом смысле слава имеет значение венца каких-либо свершений и достижении, не будучи важнее самих свершений; для Наполеона же она - самоцель, нужная ему как - своего рода стимул и как высшая санкция для оправдания жертв и издержек его завоеваний. Ореол военной славы способствовал его возвышению и в государственных делах. Толстой обращает внимание читателя на то, что в те времена наполеоновский идеал мог быть идеалом и для других: “Его идеал величия и славы, который кажется всем чем-то прекрасным и разумным” (12, 242). Тем более он мог иметь какую-то силу влияния в кругу исторически дезориентированных западноевропейских монархов. Как пишет Толстой, “разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющему смысла, никакого разумного идеала” (12, 243).

Критика этого отвлеченного и эгоистического идеала является одним из центральных моментов развенчания Наполеона в романе “Война и мир”.

Наполеон со своим идеалом последовательно осуждается также и отдельными героями романа. О “ничтожности величия” начинает думать Андрей Болконский на Аустерлицком поле, отказавшись от своего стремления к этому же идеалу. Все, что сказано в романе о призрачности путеводной звезды Наполеона, делает более понятным и жизненно правдивым духовный кризис, пережитый тогда Андреем Болконским. В душе Андрея, не в пример Наполеону, помимо честолюбия, были сильны чувства долга и справедливости, в силу которых он должен был понять свою ошибку, совершенную им при выборе цели жизни. Такова цель прямого противопоставления Андрея, когда он лежал раненый на Аустерлицком поле, Наполеону.

Другой герой романа, денщик Ростова Лаврушка., при встрече с Наполеоном угадывает в нем “мелочность, тщеславие”. В прямых своих высказываниях Толстой называет идеал Наполеона неразумным, лишенным здравого смысла. Поступок Наполеона, причислившего к когорте чести польского полковника за то, что он в “безумии самозабвенья” кинулся в реку перед “великим человеком”, Толстой охарактеризовал известной пословицей:

“Кого хочет погубить - лишает разума”.

В результате Толстой называет-Идеал Наполеона искусственным, призрачным, дающим ложное направление его поступкам и деяниям. Постоянные восхваления внушали ему мысль о его гениальности и непобедимости, вызывали у него умопомрачение и толкали полководца на выполнение страшной роли “палача народов”. Отрицание величия Наполеона у Толстого все время идет рядом с осуждением войны, заставляя читателя задуматься над тем, за счет чего полководец приобретает славу. Слава от завоеваний, как и завоевания ради славы, бесчеловечна. Писатель считает неотвратимой и, следовательно, морально оправданной отечественную войну русских, осуждая в то же время войну, какая ведется ради власти над народами, владычества, торжества победителя, славы. Слава как цель войны писателю кажется нелепой. Тут вспоминаются слова А. Твардовского из его поэмы “Василии Теркин”:

Бой идет не ради славы -
Ради жизни на земле.

Но Наполеоном слишком сильно владело “зло воинственных чудес”. На Бородинском поле он только на миг содрогнулся от ужаса своих кровавых дел. Не отступая от исторических источников, Толстой показал, как Наполеон сначала был потерян зрелищем жертв сражения.“Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным признаком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения” (11, 259). Какое-то мгновение он, как Андрей Болконский на Аустерлицком поле, готов был отказаться от своих идеалов: “...он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы” (11, 259). Какой нужно было ему еще славы? Однако властолюбие и призрак величия возобладали над ним. Просветление наступило только на короткий момент, а потом герой снова перенесся в мир призрачной жизни. Культ, созданный вокруг его личности, мешал ему утвердиться в истинно человеческих чувствах. “Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света”.

Все в тех же целях критики самовозвеличения Наполеона Толстой противопоставил ему .Кутузова, который при истинно великих своих заслугах не возвышал себя и не заботился, чтобы другие это делали за него. Только смысл этого противопоставления ограничен лишь темой их различного отношения к славе. Не следует антитезу Наполеон - Кутузов понимать слишком широко, как это иногда делают, кладя ее в основу всей образной системы романа. С такой концепцией можно встретиться в книге Г Н. Фейна. Как он пишет: “Центральное событие в романе - война 1812 года. Центральные фигуры-Кутузов и Наполеон. Отношение героев романа к Отечественной войне определяет их связь с Кутузовским, т. е. в конечном счете с общим, народным или наполеоновским эгоистическим, антинародным началом”.

Толстой не дает оснований для такого обобщения. Он очень конкретен и точен в сравнении своих героев, указывая лишь на тщеславие и самовлюбленность Наполеона и скромность Кутузова. “Кутузов никогда не говорил о 40 веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи” (12, 183).

Еще в одном месте романа говорится о несправедливо равном подходе к оценке двух полководцев со стороны историков: Наполеона восхваляют, а Кутузова принижают. Но это тем более не дает повода считать образы главнокомандующих воюющих сторон полярностями, между которыми располагаются якобы остальные герои романа. Когда же писатель затрагивает философский вопрос о роли личности в истории, оба полководца одинаково отрицаются как “делатели истории”. Не только о Наполеоне, но и о Кутузове Толстой говорит, что он не в силах был навязать движению свою волю: не мог не дать Бородинского сражения, удержать войска от наступления под Тарутиным и т. д. Других противопоставлений в романе, на наш взгляд, нет.

До сих пор мы имели дело с одним пороком Наполеона, присущим ему и в жизни, и как герою толстовского романа,- с его обольщением славой. Но есть еще один не менее важный и существенный изъян в его личности, верно угаданный и указанный писателем: он духовно односторонен и ограничен, можно сказать, опустошен. Ему чуждо философское, этическое и эстетическое восприятие жизни. Как говорится в романе, “не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение” (11, 260). Как правильно заметил Н. Н. Гусев, “Толстой отказывается признать Наполеона великим человеком, так как не признает величия вне нравственной оценки поступков”.

Особую роль в обличении его интеллектуальной обедненности играет Андрей Болконский, которому суждено было сначала увлечься Наполеоном, а потом разочароваться в нем. Его устами автор высказывает свое отрицательное отношение к Наполеону еще в момент апогея его славы, на Аустерлицком поле. И в канун Бородинской битвы слова Андрея метко бьют в цель. Теперь Наполеон для Андрея - человек с “безучастным и ограниченным взглядом , с самодовольным и ограниченным лицом”. Как раз Андрей начинает говорить об отсутствии у Наполеона “самых высших, лучших человеческих качеств - любви, поэзии, нежности, философского, пытливого сомнения” (11, 53).

Наполеон у Толстого равнодушен к человеческим жертвам. Когда перед ним тонули без нужды кинувшиеся в реку польские уланы, он не только не помешал безумной затее, но и не “смотрел на то, что они делали”. Как видно из романа, он воспитывал себя в духе безразличие к человеческим страданиям: “...любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал)” (12, 256). Указывая на недостаток у него лучших человеческих качеств, писатель объясняет причины, вследствие которых сложился именно такой душевно односторонний тип человека. Он не мог стать другим, избрав войну в качестве своего призвания. В жертвах и страданиях, в трупах на поле брани он видит знаки своего могущества и утверждения личного “я”. По словам Андрея Болконского, он был “счастливым от несчастья других" (9, 360).

Холодный эгоизм и неспособность к высокому вдохновению Наполеона Толстой пытается объяснить социальной природой героя, сближая его обликом мещанина. В черновиках встречается такое определение типа человека, к какому может быть отнесен Наполеон: “Умный, хитрый и злой мещанин в успехе и больше ничего” (13, 505). Эта характеристика в текст романа не вошла, но что-то от нее осталось в рассказе о Наполеоне Долгорукова, встречавшегося с ним в качестве парламентера: “Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтоб я ему говорил “ваше величество”, но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего” (9, 316).

Наполеон выступает в романе главным образом как полководец, но автор на упускает из виду и государственную его деятельность, политическую роль Наполеона в событиях французской революции. Об этом писатель начинает говорить на первых страницах романа. В салоне Анны Павловны Шерер среди гостей идет спор о его политическом лице. Чтобы понять спорящие стороны, следует принять во внимание, что Толстой сопоставляет разные точки зрения, основываясь на тщательном изучении исторической литературы о Наполеоне и на установившемся мнении о его диктаторстве Толстой указывает на отсутствие единства мнений о Наполеоне даже среди французских историков. “Тьер, бонапартист, говорит, что власть Наполеона была основана на его добродетели и гениальности; Lanfrey республиканец, говорит, что она была основана на его мошенничестве и на обмане народа” (12, 301).

Но мысль о подавлении Наполеоном свобод, завоеванных народом в революции, была широко известной в кругах передовой русской интеллигенции и к моменту работы Толстого над романом “Война и мир” установившейся. Ее высказывал еще А. С. Пушкин:

И обновленного народа
Ты буйность юную смирил,
Новорожденная свобода,
Вдруг онемев, лишилась сил.

Отчасти можно согласиться и с Пьером. Действительно, при Наполеоне формально были узаконены провозглашенные революцией права человека и гражданина. Само собой разумеется, что в послереволюционной Франции по инерции шел процесс эмансипации людей от предрассудков. Но он ошибался в своем преклонении перед Наполеоном, ставя ему в заслугу сохранение свободы слова и печати. Пьер не понимал буржуазного характера свобод, сохраненных Наполеоном. Как мы уже говорили, Наполеон у Толстого - человек без убеждений, на принадлежавший ни к одной из политических партий и продвигавшийся только потому, что именно такой человек нужен был временами истории.

Мысль верная, но не раскрытая до конца. Не признавая у Наполеона каких-либо убеждении, Толстой указывает на одну из характернейших его особенностей. У него действительно не было законченных социально-политических воззрений, если не считать его фраз о своих благодеяниях для человечества, сводившихся в конечном счете к его эгоцентризму. Как писал А. И. Герцен, “системы у него не было никакой, добра людям он не желал и не обещал. Он добро желал себе одному, а под добром разумел власть”.

Но только тем, что у Наполеона не было своей политической доктрины и что он не принадлежал ни к одной из политических партий, нельзя объяснить его счастливую карьеру. По условиям своего времени Толстому было неясно, что завоевательные походы Наполеона, как и его оголтелый индивидуализм, хищничество и властолюбие, нужны были французской буржуазии. Именно она, больше чем кто-либо, создавала ему славу непобедимого и гениального полководца. И когда Толстой с иронией говорит о том, что Наполеон “поехал убивать для чего-то африканцев” (12, 298), в писателе мы видим человека, которому неведома колонизаторская политика буржуазии, двигавшая полководцем. В незнании истинных целей африканского похода французской армии отразился уровень исторической мысли эпохи писателя и его самого.

Неосознанным остался для автора романа и бонапартизм как явление политической жизни. Счастливые повороты судьбы в государственной карьере Наполеона он объясняет разложением правящей верхушки буржуазной республики Франции, при. котором молодой полководец мог иметь для своего успеха преимущества свежего, незапятнанного человека. Но при этом писателем не принимается во внимание или по крайней мере не оговаривается находящаяся за полководцем военная сила, больше всего помогавшая ему стать диктатором. Причем бонапартизм как политика, опирающаяся исключительно на силы подвластной армии, также отвечал интересам буржуазии. Но не имея возможности быть конкретным, Толстой держался верной общефилософской мысли, неизменно утверждая, что Наполеон был слепым, но необходимым орудием истории. Он оказался таким, каким был нужен событиям.

Идея исторической обусловленности всей деятельности Наполеона, высказанная в романе, не снимала с него моральной, нравственной и всякой другой ответственности за совершенные им злодеяния. На этот оттенок философии Толстого указывала Е. Н. Купреянова. “Отрицая роль личного произвола в истории,- пишет она, - Толстой не снимает с человека нравственной ответственности за свои деянья”.

Остается выяснить, как обвинение в субъективной виновности исторического лица философски согласуется с законом обусловленности его деяний. С одной стороны, писатель называет Наполеона несвободным исполнителем роли палача народов, говорит о том, что “Наполеона привели в Россию народы Европы”. Наполеон начинает как будто бы уходить от суда истории, когда Толстой говорит об отсутствии объективных критериев при различении добра и .зла. “Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна” (12, 237).

Но Толстой не снимает и вопроса об ответственности за бесчеловечные поступки Наполеона. Как можно заметить, среди слуг истории он различает исполнителей ее злой и доброй воли. Наполеона он называет “ничтожнейшим орудием истории”. Таким образом, Наполеон, хотя и несвободно выполнял роль палача народов, но от этого не переставал быть палачом. Толстой делает совершенно определенный вывод: “он несет тяжесть совершившегося”.

Кроме того, субъективная вина Наполеона выражается в его необузданной погоне за славой. Она таила в себе страшную опасность и для народа, и для него самого: “...у него были помрачены ум и совесть”.

При всей неприязни к своему герою Толстой не выходит за пределы иронии и сатиры как средства его разоблачения, избегая шаржа и карикатуры. В последнем не раз упрекали писателя. Он показывает Наполеона в том естественном состоянии, в каком он всегда находился с присущими ему особенностями нрава и характера. Его портрет, созданный Толстым, глубоко правдив и в существенных своих чертах не особенно разнится, например, с соответствующими местами рассказа о нем в мемуарах Армана де Коленкура. Он тоже критически оценивает стратегические соображения полководца периода русской кампании, не скрывая того, как, по его словам, “мудрые размышления” полководца “уступали свое место обаянию славы”'.

Коленкур говорит о просчетах Наполеона, о том, как ему морочили голову русские, когда он находился в Москве. По словам французского автора. Наполеон был увлечен и “любил себя тешить им же самим созданными иллюзиями и надеждами”. И хотя Коленкур смотрит на события глазами наполеоновской свиты, называя полководца гениальным, однако подлинного впечатления о гениальности Бонапарта “Мемуары” не оставляют.

Можно говорить о правдивости общего впечатления, остающегося от Наполеона после прочтения романа “Воина мир”. Психологически он не искажен. В его образе до момента Бородинской битвы преобладает изображение человека, привыкшего к победам и почестям. Он всюду видел вокруг себя ликование, энтузиазм его солдат. Ему сопутствовал блеск славы. Все это делало из него самодовольного человека, верившего если не в правоту, то по крайней мере в успех своего дела, в свою звезду. Все вокруг только и говорили о его счастье. “И что за счастье этому человеку!” - восклицает Андрей Болконский во время беседы с Билибиным в Брюнне. Об этом же говорится в стихах, преподнесенных Багратиону на бале в Москве:

Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле.

Психологически Наполеон у Толстого не столько злодей, сколько обманывавшийся в своем величии герой. Самообман был развеян поражением полководца; герой оказался посрамленным, и автор романа его оставил с начала бегства французов. Толстой о нем упоминает, но в сценах его не показывает. Миф о его непобедимости был уже разрушен.

Горбылева Мария - ученица 10-го класса гимназии № 1517